Как режиссер Центрального академического театра Российской Армии, выступающего с гастролями в Челябинске, Александр Бурдонский не считает сериалы киножанром, скептически относится к антрепризам, верит в силу «чистого театра» и любит южноуральскую публику. Как человек он одинок и выкуривает по три сигареты подряд по утрам. А как внук одного из самых противоречивых лидеров в истории, Иосифа Сталина, он шарахается от политиков и политики, объективно относится к личности знаменитого предка и категорически отказывается от заманчивых предложений войти в штаб той или иной партии. О работе с Людмилой Чурсиной и Владимиром Зельдиным, современной публике, будущем театрального искусства, особенностях российского капитализма, а также почему он не любит фильмы Алексея Германа и верит, что в искусстве не должно быть негатива, – в материале Агентства новостей «Доступ».
- В трагифарсе «Элинор и ее мужчины» по пьесе Джеймса Голдмэна играет народная артистка СССР Людмила Чурсина. Как Вам работается со звездой такого уровня?
- Я с Людмилой работаю давно. Это уже наша четвертая совместная работа. И сейчас делаем пятую – новый совместный спектакль. Ну,что можно сказать о такой актрисе? О ней, по-моему, известно все. Я люблю с ней работать, потому что это человек, которому можно сказать все, который все в состоянии понять, осмыслить и превратить в то, что ты хочешь, что тебе необходимо как режиссеру. С ней можно работать на равных, а это очень редкое качество. Помимо ее красоты, мастерства, темперамента, обаяния – это в ней самое важное.
- А как Вы выбрали пьесу? Что Вас в ней по-режиссерски зацепило, так сказать?
- Выбрал потому, что это очень хорошая пьеса. На мой взгляд, одна из лучших в мире. В свое время, в 60-е годы, она очень бурно прошла по всему миру, и по ней даже был снят фильм с Кэтрин Хепберн и Питером О’Тулом в ролях («Лев зимой», 1968 года, режиссер Энтони Харви. – прим. АН «Доступ»), а написана она была в 1942 году. Но автор положил ее в сейф, и только в 1962-м, по-моему, она появилась на свет. Потому что он начал писать о разъединении людей, семьи, о том, что в мире происходят такие вещи, но потом началась война, которая странным образом людей объединила. Пьеса стала неактуальна. Спустя какое-то время человеческие соты, человеческие ячейки снова стали распадаться. И Голдмэн достал свое произведение. И до сих пор пьеса с успехом идет по миру, по ней снимаются фильмы.
А почему ее решил поставить я? У нас есть такой эпиграф из Тютчева, он звучит так: «Единство, – возгласил оракул наших дней/Быть может спаяно железом лишь и кровью!/ Но мы попробуем спаять его любовью/А там увидим, что прочней». Вот главная мысль спектакля. Конечно, там речь идет и о власти, и о распрях, но для меня главными были сложные, очень сложные человеческие взаимоотношения.
«Лев зимой» (англ. The Lion in Winter) — историческая пьеса американского писателя Джеймса Голдмена, посвященная взаимоотношениям в семье родителей короля Ричарда Львиное Сердце – Генриха II и Элинор Аквитанской. Действие происходит в 1183 году. Во время предстоящих Рождественских празднеств король Англии Генрих II, чья жизнь уже клонится к закату, должен назвать имя наследника трона. На это торжественное событие прибывают жена Генриха II Элинор Аквитанская, которая провела десять лет в тюрьме за участие в заговоре против мужа, любовница короля, тщеславная принцесса Алэ, ее брат, король Франции Филипп II Август, и трое сыновей Генриха II – Ричард (Львиное Сердце), Джеффри и Джон. Все члены семьи люто ненавидят друг друга. Их объединяет лишь одно – непомерная жажда власти и готовность пойти на любое предательство ради обладания ею.
- Гастроли Центрального академического театра Российской Армии идут в Челябинске уже несколько дней. Как Вы оцениваете нашу, скажем так, провинциальную публику? Насколько она отличается от столичной?
- Мне пока трудно об этом говорить, так как я приехал ближе к своему спектаклю. (Помимо Александра Бурдонского, свои спектакли в Челябинске также представляет главный режиссер театра Борис Морозов. – прим. АН «Доступ»). Но в Челябинске я уже в третий раз. Мы в свое время были здесь с большими гастролями. И в этом же театре мы играли «Орфей спускается в ад» с Людой Касаткиной. И когда шел последний спектакль, а попасть на него было невозможно, то вывели громкоговорители на улицу, и публика – человек 300 – слушала его по такой вот радиотрансляции. Вот какой мне запомнилась челябинская публика.
Во второй раз мы были здесь во время, когда все было разрушено, показывали «Приглашение в замок» с Владимиром Зельдиным, но и тогда нас встретили прекрасно.
Что будет на этот раз? Не знаю. Все же меняется. Во многих городах сейчас хотят только развлекаться. Ни думать не хотят, ни слушать. Люди идут в театр, чтобы отвлечься от всех проблем. А наши пьесы нужно слушать, нужно вдумываться, потому что это может коснуться любого.
- Вы упомянули Владимира Зельдина. Вопрос к Вам, потому что сам он о себе ничего такого не расскажет: что, на Ваш взгляд, дает ему силы и в 98 лет оставаться по-прежнему бодрым и талантливым, что является мотивом, побуждающим выходить на сцену?
- Главное, на мой взгляд, это то, что он очень болеет за театр. Казалось бы, человеку уже почти 100 лет, зачем ему? А он переживает за все проблемы театра, пытается их решить. В свое время он очень помогал актерам получать квартиры и так далее. И сейчас помогает, хотя это и очень трудно (смеется). Раньше на это откликались, а сейчас нет, потому что сейчас всем все равно. Но он человек очень не равнодушный. Может, именно это и длит его жизнь?
- Каково Ваше видение будущего театра как жанра? Сейчас многие режиссеры используют различные технологические приемы, уходя в сторону шоу. Да и кино активно выжимает публику из зрительных залов. Как в таких условиях выживать театру, каково его будущее, должен ли он меняться или, напротив, оставаться консервативным жанром?
- Я думаю, кинотеатры со временем исчезнут, так как кино все больше уходит в квартиры. Хотя, когда ты сидишь в кинотеатре среди людей, у тебя немножко другое восприятие происходящего на экране. А в театре – тем более. Все-таки театр – это живой организм, где есть живой контакт. Понимаете? Поэтому я думаю, что театр никуда не денется. Он, конечно, переживает сейчас очень непростой период, потому что в него хотят воткнуть эстраду, кино телевидение. Вот я недавно видел постановку – там множество экранов, камер. Мелькают то задницы, то руки, то ноги, то профили… Смысла в этом нет никакого, но очень много в этом разных технических вещей. А в театре должно быть так, как сказал Немирович-Данченко, а повторил Станиславский: вышли два актера, постелили коврик, вышла актриса, опустилась на колени и зарыдала: «Мама!» И у вас горло перехватило! Вот это и есть театр. Да, сейчас трудный период. Причем, обратите внимание, что современной драматургии практически нет, а та, что есть – очень невысокого качества. Но этот период тоже, наверно, пройдет.
- А как вы относитесь к антрепризам?
- Двояко. Посмотрите, что сейчас делают сериальные актеры. Любят быстренько собрать спектакль и поехать с антрепризой. И что получается? Они как в сериале – наспех, с напряженными глазами – говорят текст, потому что думают только о том, как бы его не забыть, так и на сцене. Если это считать так называемой «современной школой», то это не театр. К сожалению, редко бывает антреприза, которая выдерживает критику – наспех выученные тексты, два сломанных стула, взятых за кулисами в качестве реквизита…Но если это сделано честно, если вложена душа, а такое есть, вы же это сразу отличите. Да и уважающий себя актер не станет играть абы где.
- Вы родились в семье большого политика. А как сами относитесь к политике? Вот в воскресенье по стране прошли единые выборы, в Москве выбрали мэра. Вы следите за этими процессами? Интересуетесь политикой?
- Постольку поскольку. Как все. Раз по телевизору талдычат об этом, то и я смотрю. Когда дома сижу с книжкой и сигаретой, то у меня телевизор всегда работает. Поэтому я всегда в обществе нахожусь.
- Просто многие Ваши коллеги активно участвуют в различных митингах, протестах. В Вас есть такая жилка?
- Нет. Во мне такой жилки нет. Я как-то отучился от этого. Потому что когда началась перестройка, я как-то очень сильно в это поверил. Пока мне один умный человек не сказал: «Неужели ты не понимаешь, что все это лабуда». Я ответил, что нет, не понимаю. А уже потом, когда я посмотрел, как поворачивается жизнь, то, как мы «окапитализируемся», «обуржуазиваемся», какие несем потери, я понял, что это очень жестокая среда. Люди очень разобщены. Каждый думает только о себе. Главное – только деньги. За деньги можно убить маму, папу, утопить жену, зарезать ребенка… Деньги во главе угла! Может, это когда-то пройдет, когда уже меня не будет. Но пока это очень грустно. А еще и в русском варианте. Россия же все по-своему воспринимает. Мы же все из Достоевского вышли, из гоголевской «Шинели», поэтому куда же нам деться? Поэтому мне это малосимпатично.
- Раз уж мы затронули политику, то нельзя не коснуться темы вашего деда. Я понимаю, что Вам это, наверно, набило оскомину, но все же…
- Понимаете, я устал от всего этого! От фильмов бесконечных, статей. Я отказываюсь от всего этого, потому что мне это ужасно надоело. Что бы я про него ни говорил, это все летит в воздух. А я бы посоветовал так: позабыть на время о Сталине. Его уже 60 лет, как нет. За это время можно было бы три строя пройти, три государства построить. А у нас, как только начинаются проблемы, вытаскивают из могилы Сталина, начинают его трясти. Надо уже оставить его в покое. Его места в истории все равно никто не займет, он все равно там есть. Он все равно был человек однозначно выдающийся. Да, со своими «измами», со своим характером, тяжелым, как и его поступь. Но такими были все великие. Таким был и Петр. Мы сейчас кричим, ой, Петр, ой, о нем Пушкин писал. Но при этом все как-то забыли, что население России при Петре сократилось на 40 процентов. И что все, что строилось, строилось на крови. И что все реформы, которые им задумывались, не были доведены до конца. И что до сих пор Россия не может расхлебать эти реформы. И это тоже – наследие «Великого Петра».
Только время расставит все на свои места! Я не хочу перетирать одни и те же вещи. Тем более, что вокруг Сталина очень много неправды. Ведь в истории есть такой закон – бояться какой-либо лжи. А потом – уже не бояться никакой, даже самой чудовищной. А мы врем и влево, и вправо, и вверх, и вниз. И до сути уже добраться невозможно. Поэтому не мне за это браться.
- А кому же, как не Вам? На основе собственных воспоминаний, может быть…
- Нет. Это значит влезать в историю, вникать в политику, влезать во всю эту лабуду. А собственных воспоминаний у меня нет никаких. Кроме парадов, когда мы вместе были на трибуне Мавзолея. Для меня тогда Сталин был, как и для вас. Сталин – и Сталин. Для меня это не родной и не близкий человек. Поэтому я считаю, что я к нему отношусь достаточно объективно. Вижу его огромные достоинства, которых ни у кого на сегодняшний день нет. И так же вижу его огромные недостатки. Это человек, который состоял из таких вещей. Когда-то Шекспир в «Отелло» сказал: «Когда вы будете писать об этих бедах, не изображайте меня не тем, что есть/ Не надо черных класть теней и смягчать не надо красок». Но мы же не стоим на такой позиции. Мы стоим на позиции современной политической конъюнктуры. А это всегда ла-ла-ла, треп...
- А современные, скажем, коммунисты или другие левые силы не звали Вас встать под их знамена? Стать своего рода иконой? Внук самого Сталина все-таки…
- Ну, еще не хватало, чтоб я на это откликался! Хотя разные представители звали, хотели, чтобы в их штабах был Сталин (смеется), – я все-таки достаточно известная фигура. Но я всегда открещивался от них. Еще раз повторюсь, политика не для меня.
- В завершение разговора – как Вы относитесь к современным тенденциям в искусстве, таком как кино и театр? К нынешней драматургии?
- Это больной вопрос. Кругом очень много грязи. Мне многое претит. Я не люблю, уж простите, когда пахнет грязными ногами. Например «Коляда-театр» из Екатеринбурга. Там все вывернуто наизнанку. Это все неправда. Поэтому я считаю, что у такого театра нет будущего. Или Алексей Герман-старший. При всем моем к нему уважении как к человеку я не люблю его фильмы. Они тоже показывают одну какую-то сторону, очень скособоченно. Да, есть, к примеру, коммунальная квартира, грязная, шумная, скандальная, в которую он вгрызается. Но есть ведь и другая коммуналка – веселая, дружная. Я сам помню такие квартиры. Хотя кино и может быть агрессивным. А театр никогда таким не был. Возьмите Шекспира. Да, там есть кровавые драмы, там есть 17 трупов…Но там все равно есть и некий свет – во имя чего это сделано... Может, эта миссия театра сегодня кажется кому-то старомодной. Но тогда и рождение детей тоже старомодно, потому что все в пробирках можно сделать. Любить женщину – тоже старомодно, потому что сейчас любят всех – от свиней до ослов. Но это не значит, что все, что старомодно, надо отправлять на свалку.
В России и так очень много грязи и больных вопросов, к которым надо относиться очень осторожно. Потому что я искренне верю, что травка все-таки прорастет через камень, людям надо давать надежду. Пусть они знают, что в мире есть и прекрасные люди, и прекрасные отношения между ними. Что существует честность, существует любовь. Что на белом свете есть все, а не только негатив. А в отрицательных персонажах пусть видят другое – что во мне этого, слава Богу, нет.
С Александром Бурдонским беседовал Сергей Подолий,
фото автора и с сайта Центрального академического театра российской армии